Что надо пережить, чтобы забыть о страхе: 75 лет я ничего не боюсь…

С десятилетнего возраста он находился в самом жерле войны, вытерпел все ее ужасы, а в дальнейшем посвятил себя службе народу. Помимо профессиональных наград он с честью носит ордена «За антифашистское сопротивление», «Слава России», медали «Непокоренные» и «За оборону Бреста».

В канун Дня защитника Отечества мы встретились с Владимиром Борисовичем. Его знают в России и на Кубани как профессионала нефтегазовой отрасли. Однако, по его словам, из-за тяжелой биографии ему нелегко было добиться высот в деловой карьере. Но все-таки огромное желание реализовывать фантастические проекты помогли ему достичь многого.

Светлая душа

Сейчас Владимира Андрейчева знают, как профессора, доктора технических наук, в прошлом проректора Краснодарского политехнического института. Он первый президент ассоциации «Кубаньнефтегазстрой», на счету которой такие известные проекты, как «Голубой поток», «Сахалин-2», а также те, которые соединили восток с западом, север с югом. За свою самоотверженную работу, направленную на общий успех страны, он был удостоен различных наград и звания «Почетный строитель России».

Но есть на страницах истории тяжелые главы. На этих страницах боролось, выживало и побеждало наше Отечество. Об этих страницах написано немало книг, однако из уст человека, который ребенком прошел через самое пекло войны, это звучит до боли проникновенно. Иногда больные темы помогают достучаться до души, не помнящей родства.

Своими рассказами о войне Андрей Борисович делится на встречах со школьниками и студентами, он говорит о них с курсантами и казаками. То, что ему пришлось пережить, — страшно, жутко, горько и мучительно.

В 10-летнем возрасте маленький Володя стал свидетелем начала Великой Отечественной. В разгар школьных каникул он оказался в самом пекле фашистского вторжения. Это было на границе между Польшей и Белоруссией вблизи Брестской крепости. На его глазах в бою умирали люди; он видел, как нацистские изверги расстреливали евреев, как сжигали в домах женщин и детей. Он прошел через весь этот ад, узнал каким чудовищем бывает человек, но сохранил свое человеческое достоинство и утратил малодушное чувство страха.

Не упасть духом

— Считайте, что с 1942 года я уже ничего не боялся. Я видел, как умирали взрослые и дети, я научился побираться и воровать, чтобы прокормить маму с сестренкой, нам удалось сбежать с места расстрела и долгое время жить в нечеловеческих условиях. Я был в партизанском отряде и помогал минировать дороги. Я помню, как стоял под залпами наших «катюш» и меня словно загоняло в землю, но страха уже не было, — рассказывает Владимир Борисович.

Поражает, каким осознанным и сильным он был мальчишкой, если сумел сохранить здравомыслие и не пасть духом, когда многие взрослые теряли самих себя.

Я видел, как умирали взрослые и дети, я научился побираться и воровать, чтобы прокормить маму с сестренкой, нам удалось сбежать с места расстрела и долгое время жить в нечеловеческих условиях.

— Позже, я узнал, как это называется у психиатров, — говорит Владимир Борисович. — Массовый психоз! Доведенные до морального и физического истощения люди теряли волю к сопротивлению, даже если шли на верную гибель. Я видел это, когда на моих глазах расстреливали брестское гетто. Я видел, как шла колонна из 15 тысяч человек, которые знали, что идут на расстрел, но никто не вырывался, никто не пытался бежать. Или те же многотысячные колонны изможденных военнопленных, вокруг которых вьются 5–6 фашистских автоматчиков. Кто упал — того расстреливают или натравливают на них собак. Я мальчишкой еще думал, ну как же так — бросились бы они на конвойных, погибли бы человек двадцать, но от этих немцев ничего б не осталось.

Вместе с тем, было много героических случаев, о которых со слезами в голосе вспоминает Владимир Андрейчев.

— Часов восемь-девять утра, улица Московская (сейчас это трасса Москва — Берлин), наш легкий танк Т-26, потеряв связь с командованием, пытается прорваться в Брестскую крепость, чтобы хоть что-то узнать. А фашисты его прямой наводкой… — голос старика срывается. — Так вот, сколько танк горел, они люки так и не раздраили, и все время пели «Интернационал»… сгорели дотла… Командир немецкой 45-й штурмовой дивизии потом сказал: «Этих солдат похоронить, как героев. Если у нас вся армия будет такой, то мы через неделю возьмем Москву…»

Как началась война

О том, как началась война, Владимир Борисович не забудет никогда. В тот день с болот вблизи Брестской крепости, за несколько часов до вторжения, перед тем, как солнце затмили смертоносные крылатые машины, в небо взмыли стаи журавлей. Долгие годы они мирно жили рядом с человеком, а в этот день стали предвестниками общемировой трагедии. Они покинули свою прежнюю обитель, в отличие от людей, у которых не было крыльев.

Над головой появились немецкие самолёты — столько, что, казалось, закрыли небо.

— 22 июня я проснулся от грохота и, не будя маму с сестрой, вышел во двор к отцу. «Что это, папа?» — «Ничего, сынок, гроза». Но тут я увидел, как по улице Шпановецкой со стороны центра бежали командир в нательной рубашке с пистолетом в руке и группа таких же полураздетых бойцов. На вопрос: что случилось, как хлыстом ударили: «Война!». Над головой появились немецкие самолёты — столько, что, казалось, закрыли небо. Не хотелось расставаться с надеждой, что это только маневры, но через четверть часа по Шпановецкой уже тёк непрерывный людской поток вырвавшихся из Брестской крепости, бешено сигналили прорывавшиеся через колонну «эмки» с нашими военными…

В еврейском гетто

Спустя время в местечке Жабинка под Брестом было организованно еврейское гетто, в которое согнали жен и детей советских офицеров. Территория гетто представляла собой место около болота, на котором находились две старые синагоги и несколько полуразрушенных домов без окон и дверей. В Жабинковском гетто ограждения не было — просто колышки с надписью, что выход за пределы карается смертью. Обстановка находящихся в нём людей как будто их «парализовала»: никто даже не пытался бежать.

— Нас вообще не кормили, не то что там баланду или брюкву, а вообще ничего не давали. Что население местное бросало через ограждение — тем и питались, — говорит Андрейчев.

Каких только зверств ни натерпелись узники концлагеря: насилие, убийства, голод. К осени 1942 года немцы объявили немедленный сбор для отправки в Германию.

Собачий хутор

Маленький Володя уже тогда почувствовал неладное. Особенно после того, как немецкий каратель пнул сапогом женщину с мертвым ребенком на руках.

— Вот тогда я кожей почувствовал, какую нам готовят «Германию»… Зашептал маме: «Будут расстреливать, бежим!» Но мать только гладила меня по голове и молчала.

Людей расстреливали, и они падали в яму еще живые. Всем велели раздеться донага. Я снова говорю маме: «Мама, бежим!»

Самое страшное было впереди, когда привезли на Собачий хутор, — так потом стали называть место массовых расстрелов.

— Мы подошли к яме, а там все «дышит». Людей расстреливали, и они падали в яму еще живые. Всем велели раздеться донага. Я снова говорю маме: «Мама, бежим!» Но она продолжала стоять в каком-то оцепенении. Тогда я дёрнул её за руку и поволок за собой вместе с сестричкой. Бросились к кустам, автоматная очередь прошла рядом. Бежали, сколько могли, потом упали обессиленные и иссечённые ветками — так и лежали в лесу до утра.

Дважды рожденные

А дальше тянулись годы тяжелой борьбы за свободу и жизнь: и в военные и в послевоенные годы.

— Я считаю себя дважды рождённым: первый раз — в октябре 1931 года, второй раз — почти день в день — в октябре 1942 года, когда избежал расстрела… Только в семьдесят лет я получил свидетельство малолетнего узника немецких концлагерей. Меня убивали немцы, когда я был ещё мальчишкой. Тяжело было читать списки мёртвых и находить среди замученных и уничтоженных фашистскими палачами своё имя…

Тяжело было читать списки мёртвых и находить среди замученных и уничтоженных фашистскими палачами своё имя.

В страшных обстоятельствах человек бывает трагически разным. Грань между героизмом и массовым психозом очень тонка. Но именно на этой грани человек проявляет свое человеческое содержание. И что перевесит в следующий миг — совесть или страх — никому неизвестно. «Человек» — звучит гордо, но для того, чтобы стать человеком, наполниться человеческим содержанием, мало просто родиться на свет, важно еще шагнуть дальше собственной колыбели и осветить своим внутренним светом тех, кто идет рядом.

Владимир Андрейчев преодолел этот путь, и мы каждый раз будем с уважением прислушиваться к его историям, потому что наш долг — не только помнить о прошлом, но и быть готовыми к будущему.