Владимир Понькин: Дирижёр как сапёр – ошибается один раз
Когда в Краснодаре выступает «фантастический Владимир Понькин», то праздник гарантирован. Вот и сегодня приглашённый дирижёр Кубанского симфонического оркестра двукратный лауреат Национальной театральной премии «Золотая маска», народный артист России, профессор В.А. Понькин возьмёт в руки дирижёрскую палочку – и польётся музыка. Э. Григ, Я. Сибелиус, М. Равель, П.И. Чайковский, И. Брамс, А. Дворжак – прозвучит классика любимая и знакомая с детства. А ещё маэстро принимает поздравления. Накануне он отметил 70-летний юбилей.
Между репетициями, мастер-классами и составлением планов на будущее нам удалось поговорить с легендарным дирижёром. О времени. О профессии. И о нём самом.
– Вы хотели стать дирижёром с детства?
– Не хотел становиться, а пришлось и мне понравилось. В музучилище имени Н.А. Римского-Корсакова, где я учился, композитор Александр Васильевич Дудник, который руководил оркестром тембровых баянов, временами просил его заменить. А музыку они играли серьёзную – Хиндемита, Щедрина. Руки мне поставил Григорий Мотович Карасиков. Академизм, который он мне привил, я всю жизнь восполнял. В Горьком, где я учился игре на баяне, я попал в класс дирижирования к Маргарите Александровне Саморуковой. А она ученица Николая Семёновича Рабиновича, который учился у самого Николая Андреевича Малько, основателя русской дирижёрской школы.
Так что мне посчастливилось быть воспитуемым в правильном фарватере.
– Как вы попали в Москву?
– Как и все. На 5-м курсе я поехал на прослушивание к Лео Морицевичу Гинзбургу. Поначалу он меня забраковал, потом, после прослушивания у Кирилла Петровича Кондрашина, уже перед самым экзаменом, сказал: «Все думают, что у меня нет места, а у меня одно есть!». Начинается вступительный экзамен. И я вдруг слышу зловещий шёпот: «Рождественский идёт! Сейчас резать будет!». Ну резать так резать…
Увертюру к «Оберону» Вебера мне остановили на побочной партии, а на втором туре я дирижировал «Пастораль» Бизе из «Арлезианки». На улице лето, окна раскрыты, красотища! Тоже не доиграл. Я выхожу, думаю, всё. И вдруг бежит за мной секретарь и даёт лист бумаги. «Пишите заявление в класс Геннадия Николаевича Рождественского». Оказывается, маэстро, которого все так боялись, поставил мне пятёрку с четырьмя плюсами, как Чайковский Рахманинову за «Алеко».
– Каким был Геннадий Николаевич?
– Он был гениальный! Он с нами общался как с коллегами. Он мне только один раз показал, как надо дирижировать. Это было начало финала Симфонии «Из Нового света» Дворжака. И всё, больше ни разу…
– Но вы научились…
– Он говорил: «У меня как при коммунизме. Я кладу на стол всё, что умею. А вы должны суметь взять». До приезда в Москву я не слышал выступления Геннадия Николаевича. А когда начались занятия, репетиции Рождественского с оркестром, концерты – тогда я понял, какой джекпот я сорвал.
– Кого из великих дирижёров вы знали лично?
– Карл Ильич Элиасберг, который дирижировал в блокадном Ленинграде Седьмой Шостаковича. Да, я с ним был знаком, я его боялся. Он был сух и строг. Он все лиги в партитуре вычерчивал лекалом! И фрак держал исключительно в геометрическом центре комнаты, чтобы пыль меньше садилась… Он рассказывал Рождественскому, как в Баку заставил извиниться литавриста за то, что тот во время симфонии Гайдна читал газету.
– У профессии дирижёра есть оборотная сторона?
– Дирижёр как донор. Тратит энергию и восполняет её. По физическим затратам его труд равен труду землекопа, по моральным – профессии сапёра. Потому что сапёр ошибается один раз.
– Есть тенденция – исполнять оркестровую музыку без дирижёра. Кому нужен дирижёр – зрителям или оркестру?
– Оркестру.
– Есть разница между Московской и Питерской дирижёрскими школами?
– Нет. Они все основаны Николаем Малько, которому сначала не дали развернуться в Москве, где его «съел» Персимфанс – был такой оркестр без дирижёра. А потом, до эмиграции в 1929-м, – в Питере, где его «доел» РАПМ (российская ассоциация пролетарских музыкантов).
– Однажды вы сказали, что Кубанский симфонический – один из немногих оркестров, с которым вы решились играть Брукнера…
– Ой, да мы столько всего сыграли, многое я уже не помню… Моя мечта – исполнить здесь Третью Малера. Но там большой состав.
– Десять лет назад на пресс-конференции было предложение вести историю оркестра от войскового музыкантского хора, как, собственно говоря, и было. Тогда бы мы сегодня отмечали не 30-летие, а 210-летие оркестра. Почему не удалось довести тему до конца?
– Всё-таки наш оркестр – не Заслуженный коллектив Санкт-Петербургской филармонии, он же оркестр Евгения Мравинского, чья история не прерывалась. Наш Кубанский симфонический слишком долго молчал.
– Давайте вернёмся к вашему детству. Почему вы выбрали баян, такой «беспонтовый» инструмент? Ни скрипку, ни виолончель…
– Денег не было. Папа был военным лётчиком, всю жизнь посвятил авиации. Он награждён Орденом славы I степени. С войны он привёз трофейный «вельтмайстер». Он мечтал научиться играть, купил самоучитель. Сидел, ковырялся, пытаясь разобраться. А я взял и сыграл!
– Вы в маму или в папу?
– Слухом я в маму, её звали Екатерина. Екатерина Козлова. Она родом из Духовщины, с польскими корнями. Я расспрашивал её о происхождении, но она не говорила – научилась молчать. Её отец, мой дедушка, он был хорошим портным, сгинул в лесах, а бабушку с пятью детьми сослали в Иркутск, где я и родился. Мама, когда поняла, что у меня есть музыкальные способности, повела меня в школу «проверять слух». Я орал всю дорогу, потому что думал, что это больно. Так я поступил в 3-ю музыкальную школу (сейчас она 4-я), после восьмого класса – в музучилище.
– Партитуры на баяне читаете?
– Да что вы, у меня давно баяна-то нет! Я последний раз играл на баяне в 1978-м, когда работал в танцевальном коллективе Центрального телеграфа Москвы.
– Порой приходится слышать, что жанр академической симфонии отживает свой век. Но я только вчера слушала трансляцию Пятой симфонии Бориса Тищенко по «Божественной комедии» Данте! Было очень интересно! И страшно.
– Где слушали? А вы знаете, что в Четвёртой симфонии Тищенко использует генератор страха? Геннадий Николаевич Рождественский ездил в 1977-м в Ленинград дирижировать этим произведением, очень хорошо помню репетиции. Борис Тищенко – гениальный композитор!
– У менеджеров по продажам есть мнение, что программы из музыки ХХ века и современной музыки плохо продаются. Это эффект провинции – в столицах в концертный зал по определению приходит больше людей, или кризис жанра?
– Например, есть в Ростове-на-Дону такой композитор – Геннадий Толстенко. Он пишет гениальную музыку. В стол. Её почти не исполняют, что очень жалко.
– Вам семьдесят лет. В биографии было всё: и самые лучшие отечественные и зарубежные коллективы, интересные люди, города… С каким чувством вы «перелистываете страницу партитуры», когда понимаете, что идея себя исчерпала?
– Я говорю себе: «Спасибо всем. Я буду жить дальше».
– Вы хотели стать дирижёром с детства?
– Не хотел становиться, а пришлось и мне понравилось. В музучилище имени Н.А. Римского-Корсакова, где я учился, композитор Александр Васильевич Дудник, который руководил оркестром тембровых баянов, временами просил его заменить. А музыку они играли серьёзную – Хиндемита, Щедрина. Руки мне поставил Григорий Мотович Карасиков. Академизм, который он мне привил, я всю жизнь восполнял. В Горьком, где я учился игре на баяне, я попал в класс дирижирования к Маргарите Александровне Саморуковой. А она ученица Николая Семёновича Рабиновича, который учился у самого Николая Андреевича Малько, основателя русской дирижёрской школы.
Так что мне посчастливилось быть воспитуемым в правильном фарватере.
– Как вы попали в Москву?
– Как и все. На 5-м курсе я поехал на прослушивание к Лео Морицевичу Гинзбургу. Поначалу он меня забраковал, потом, после прослушивания у Кирилла Петровича Кондрашина, уже перед самым экзаменом, сказал: «Все думают, что у меня нет места, а у меня одно есть!». Начинается вступительный экзамен. И я вдруг слышу зловещий шёпот: «Рождественский идёт! Сейчас резать будет!». Ну резать так резать…
Увертюру к «Оберону» Вебера мне остановили на побочной партии, а на втором туре я дирижировал «Пастораль» Бизе из «Арлезианки». На улице лето, окна раскрыты, красотища! Тоже не доиграл. Я выхожу, думаю, всё. И вдруг бежит за мной секретарь и даёт лист бумаги. «Пишите заявление в класс Геннадия Николаевича Рождественского». Оказывается, маэстро, которого все так боялись, поставил мне пятёрку с четырьмя плюсами, как Чайковский Рахманинову за «Алеко».
– Каким был Геннадий Николаевич?
– Он был гениальный! Он с нами общался как с коллегами. Он мне только один раз показал, как надо дирижировать. Это было начало финала Симфонии «Из Нового света» Дворжака. И всё, больше ни разу…
– Но вы научились…
– Он говорил: «У меня как при коммунизме. Я кладу на стол всё, что умею. А вы должны суметь взять». До приезда в Москву я не слышал выступления Геннадия Николаевича. А когда начались занятия, репетиции Рождественского с оркестром, концерты – тогда я понял, какой джекпот я сорвал.
– Кого из великих дирижёров вы знали лично?
– Карл Ильич Элиасберг, который дирижировал в блокадном Ленинграде Седьмой Шостаковича. Да, я с ним был знаком, я его боялся. Он был сух и строг. Он все лиги в партитуре вычерчивал лекалом! И фрак держал исключительно в геометрическом центре комнаты, чтобы пыль меньше садилась… Он рассказывал Рождественскому, как в Баку заставил извиниться литавриста за то, что тот во время симфонии Гайдна читал газету.
– У профессии дирижёра есть оборотная сторона?
– Дирижёр как донор. Тратит энергию и восполняет её. По физическим затратам его труд равен труду землекопа, по моральным – профессии сапёра. Потому что сапёр ошибается один раз.
– Есть тенденция – исполнять оркестровую музыку без дирижёра. Кому нужен дирижёр – зрителям или оркестру?
– Оркестру.
– Есть разница между Московской и Питерской дирижёрскими школами?
– Нет. Они все основаны Николаем Малько, которому сначала не дали развернуться в Москве, где его «съел» Персимфанс – был такой оркестр без дирижёра. А потом, до эмиграции в 1929-м, – в Питере, где его «доел» РАПМ (российская ассоциация пролетарских музыкантов).
– Однажды вы сказали, что Кубанский симфонический – один из немногих оркестров, с которым вы решились играть Брукнера…
– Ой, да мы столько всего сыграли, многое я уже не помню… Моя мечта – исполнить здесь Третью Малера. Но там большой состав.
– Десять лет назад на пресс-конференции было предложение вести историю оркестра от войскового музыкантского хора, как, собственно говоря, и было. Тогда бы мы сегодня отмечали не 30-летие, а 210-летие оркестра. Почему не удалось довести тему до конца?
– Всё-таки наш оркестр – не Заслуженный коллектив Санкт-Петербургской филармонии, он же оркестр Евгения Мравинского, чья история не прерывалась. Наш Кубанский симфонический слишком долго молчал.
– Давайте вернёмся к вашему детству. Почему вы выбрали баян, такой «беспонтовый» инструмент? Ни скрипку, ни виолончель…
– Денег не было. Папа был военным лётчиком, всю жизнь посвятил авиации. Он награждён Орденом славы I степени. С войны он привёз трофейный «вельтмайстер». Он мечтал научиться играть, купил самоучитель. Сидел, ковырялся, пытаясь разобраться. А я взял и сыграл!
– Вы в маму или в папу?
– Слухом я в маму, её звали Екатерина. Екатерина Козлова. Она родом из Духовщины, с польскими корнями. Я расспрашивал её о происхождении, но она не говорила – научилась молчать. Её отец, мой дедушка, он был хорошим портным, сгинул в лесах, а бабушку с пятью детьми сослали в Иркутск, где я и родился. Мама, когда поняла, что у меня есть музыкальные способности, повела меня в школу «проверять слух». Я орал всю дорогу, потому что думал, что это больно. Так я поступил в 3-ю музыкальную школу (сейчас она 4-я), после восьмого класса – в музучилище.
– Партитуры на баяне читаете?
– Да что вы, у меня давно баяна-то нет! Я последний раз играл на баяне в 1978-м, когда работал в танцевальном коллективе Центрального телеграфа Москвы.
– Порой приходится слышать, что жанр академической симфонии отживает свой век. Но я только вчера слушала трансляцию Пятой симфонии Бориса Тищенко по «Божественной комедии» Данте! Было очень интересно! И страшно.
– Где слушали? А вы знаете, что в Четвёртой симфонии Тищенко использует генератор страха? Геннадий Николаевич Рождественский ездил в 1977-м в Ленинград дирижировать этим произведением, очень хорошо помню репетиции. Борис Тищенко – гениальный композитор!
– У менеджеров по продажам есть мнение, что программы из музыки ХХ века и современной музыки плохо продаются. Это эффект провинции – в столицах в концертный зал по определению приходит больше людей, или кризис жанра?
– Например, есть в Ростове-на-Дону такой композитор – Геннадий Толстенко. Он пишет гениальную музыку. В стол. Её почти не исполняют, что очень жалко.
– Вам семьдесят лет. В биографии было всё: и самые лучшие отечественные и зарубежные коллективы, интересные люди, города… С каким чувством вы «перелистываете страницу партитуры», когда понимаете, что идея себя исчерпала?
– Я говорю себе: «Спасибо всем. Я буду жить дальше».
Беседовала Нелли Тен-Ковина.
2543
30 сентября 2021 Похожие материалы
